События 1905 - 1906 годов показали бюрократии, что дело обстоит несколько сложнее, чем это представлялось ей в ее самобытной простоте. Поэтому, разогнав две первые Думы, бюрократия не решилась оставаться в до-революционной пустоте, без всякого представительства. Она решила приспособить этот чужестранный аппарат так, чтоб он, не стесняя свободы ее действий, давал ей в то же время возможность в любой момент ориентироваться (разбираться) в политических группировках и классовых притязаниях. Этой именно цели служил государственный переворот 3 июня 1907 г., из которого вышли третья и четвертая Думы. Столыпин рассматривал Думу как свой подручный приказ по общественным делам и в меру этой оценки отпускал ей свое внимание и уважение. Но "руководящим" партиям казалось и того уж довольно, что их вообще терпели. Гучков изогнувшись снимал пушинку со столыпинского обшлага, а Милюков посылал Родичева, невзначай брякнувшего правдивое слово, извиняться пред его высокопревосходительством. В психологии не только право-октябристского большинства, но и так назвавшей себя "ответственной оппозиции" лезли наружу все черты политического содержанства. Совершенно, как щедринская мещанка, которая попала в помпадурши, третья Дума восхищенно спрашивала каждый раз своего помпадура: "И за что ты меня, глупую бабу, полюбил?" Дворянская реакция неограниченно господствовала во всех областях общественной жизни, и если бюрократия не учиняла окончательной расправы над Думой, то только потому, что каждый новый удар сверху падал на "народное представительство", точно на тесто в квашне, не встречая никакого отпора.
Четвертая Дума переняла целиком политическое и нравственное наследство третьей. Но ей приходится существовать в другую эпоху. Самое смелое слово, сказанное рабочими представителями третьей Думы, замирало почти без отклика в те страшные годы экономического истощения и политического упадка. Другое дело теперь. На фоне политического подъема четвертая Дума выступает еще более мрачным и отталкивающим пятном, чем третья. Но в то же время каждый протест изнутри ее находит широкий резонанс; между словом и делом уже нет больше той пропасти, что в первое пятилетие контрреволюции, и мужественно сказанное с думской трибуны слово звучит уже не как "громкое", а как грозное слово.
Столыпинские министры с высокомерием победителей пропускали мимо ушей речи социал-демократических депутатов в 3 Думе; "от слова не станется", говорили они себе, твердо зная, что это слово, погребенное в стенографических отчетах, почти не доходит до массы. Но у горемыкинских министров от этой высокомерной беспечности не осталось и следа. Масса стала за это время другою, совсем иная чуткость политического слуха у нее теперь, а между этой массой и ее депутатами натянулись многообразные связи и в первую голову - рабочая печать. Теперь господа министры бросаются в другую крайность: они начинают думать, что всеобщее недовольство порождается думскими речами; что стачки и демонстрации выходят непосредственно из гортани Чхеидзе или Малиновского*248. В то время, как управление по делам печати, градоначальник, типографская инспекция, прокуратура и все их административные родственники и свойственники неутомимо гоняются за печатной бумагой, разрушающей гранитные основы порядка, - в это время г.г. министры покидают все прочие государственные заботы для тщательной цензуры социал-демократических речей.
Г. Маклаков - не тот, который сочиняет "наказы", а тот, который нарушает их, - министр внутренних дел Маклаков*249, изучив думскую речь депутата Чхеидзе, к величайшему своему негодованию убедился, что Чхеидзе совсем не так понимает идеал государственного устройства, как он, Маклаков. Опираясь на мнение своих избирателей, Чхеидзе заявил, что бухарский порядок, при котором никому неизвестный губернатор, по никому неизвестным причинам, может вдруг превратиться в слишком хорошо известного всем министра внутренних дел - плохой порядок, недостойный уважающих себя граждан. Чхеидзе развил далее то соображение, что государственный строй нашей союзницы, Франции, в общем и целом, выше бухарского режима. Г. Маклаков, по роду своих занятий призванный охранять бухарские основы, нашел - или ему нашли - 129 статью Уголовного Уложения*250, которая лиц, предпочитающих французские порядки бухарским, ссылает на поселение. Точка зрения г. Маклакова была быстро усвоена всеми надлежащими инстанциями, и 1-й департамент Государственного Совета решил обратиться к Чхеидзе с запросом, успел ли он за это время убедиться, что четыре пункта 129 статьи убедительнее, чем все пункты социал-демократической программы. До этого момента все шло превосходно. Но тут вдруг неожиданно для министра внутренних дел всплыло наружу то обстоятельство, что Чхеидзе все же состоит народным представителем и, в качестве такового, пользуется гарантированной свободой слова и личной неприкосновенностью. Статья 129, верно служившая абсолютизму, этого не предусмотрела. А главное, она не предусмотрела того, что вопрос о неприкосновенности депутата, помимо 1-го департамента, интересует также и некоторые слои народа.
Закинутая на Чхеидзе карательная петля является вместе с тем удавной петлей для свободы думского слова. Инициативу решительной парламентской борьбы за неприкосновенность думской трибуны от полицейских посягательств взяла на себя социал-демократическая фракция, т.-е. та именно группа депутатов, которая неутомимо повторяет, что все основные вопросы русской политической жизни разрешатся - вне Думы.
Социал-демократия предложила не приступать к обсуждению бюджета, доколе не будет законодательным путем ясно и недвусмысленно гарантирована личность депутата от всех и всяких департаментов. К этому предложению примкнули трудовики и либералы (кадеты и прогрессисты). Право-октябристское большинство предложение отвергло. Могло ли быть иначе? Раз на одну чашу весов положена неприкосновенность депутата, а на другую - неприкосновенность бюджета, вопрос для бюджетных питомцев решен.
Относительно правых и националистов ни для кого не могло быть на этот счет сомнения с самого начала: представители паразитических общественных классов, они бюджетом кормятся, с бюджетом стоят и падают. Под их "патриотизмом" и "национализмом" скрывается их утробное бюджетофильство, - пламенная любовь к бесконтрольному бюрократическому бюджету, особенно к его забронированным и темным частям. Ожидать от них покушения на бюджет значило бы считать их готовыми на социальное самоубийство.
Это понимали даже и кадеты. Но тем большие надежды они возлагали на октябристов. Какие бы оппозиционные слова ни произносили и ни писали кадеты, основная задача их тактики сводится к либерально-оппозиционному перевоспитанию октябристов. Если представители крупного капитала усвоят себе кадетскую тактику, правительство не сможет не считаться с либерализмом, - перевоспитать правительство через перевоспитание октябризма - такова альфа и омега* политики г. Милюкова.
/* Альфа и омега - первая и последняя буквы греческого алфавита. То же, что начало и конец.
Между тем крупно-капиталистические элементы буржуазии теснейшим образом связаны с бюджетом - через посредство банков. В нашей хозяйственной жизни банки играют могущественную роль. Государственный банк является банком для банков. От бюджета, от состояния государственного кредита, от политики министерства финансов зависит в очень большой степени торгово-промышленная конъюнктура*. Самое образование октябристской партии состояло в непосредственной зависимости от кредитной политики государственного банка. Об этом в свое время чрезвычайно поучительные разоблачения сделал некий г. Л. Г., - ни дать, ни взять похожий на того Льва Гурьева*251, который долго состоял газетным чистильщиком сапог при гр. Витте. В 1905 г., когда государственный банк, под влиянием крайне стесненного финансового положения, стал скуп на кредит, - "крупная торговля и промышленность начали объединяться в политические союзы с резко-оппозиционной окраской, и - рассказывает г. Л. Г. - одна из этих организаций (контора железо-заводчиков) в 2 часа ночи с 18 на 19 октября 1905 г. (т.-е. в день опубликования знаменитого манифеста) заявила гр. Витте: "мы не верим словам и поверим только делу. Дайте нам дело". Гр. Витте дал им "дело", широко открыв кредитный кран, и - "промышленность перешла в союз 17 октября и еще более правые партии"**. Таким образом октябристская партия сложилась под бюджетной сенью. Надеяться на то, что теперь, в момент неустойчивой торгово-промышленной конъюнктуры, октябристы предпримут серьезный поход против бюджета, рискуя тем обрушить на себя лавину кризиса - значит верить в чудо. Но чуда не случилось, - октябристы оказались в первых рядах священной дружины, охраняющей бюджет.
/* Конъюнктура - состояние торгово-промышленного рынка.
/** "С. Ю. Витте и падение русск. госуд. кредита". 1907. Стр. 61 - 62.
Здесь-то именно и вставал тактический вопрос: какие предпринять дальнейшие шаги, чтобы пробудить внимание всего населения к попранию элементарнейшего права народного представительства - свободы парламентского слова? Кадеты, однако, к этому моменту уже исчерпали себя. Они согласились совершить довольно решительный на первый взгляд шаг - объявить бюджетную стачку - до снятия бюрократией полицейской осады с народного представительства. Но для своего активного участия в борьбе они ставили, видите ли, небольшое условие: непременное участие октябристов. Да, под прикрытием октябристов справа, социал-демократов - слева, кадеты готовы были вступить в борьбу. Однако же было с самого начала ясно, что октябристы не могут примкнуть к думской стачке против своего собственного третьеиюньского бюджета, как капиталист не примкнет к рабочей стачке - против себя самого. Но в таком случае вся боевая готовность либерализма была показной, рассчитанной на буржуазную галерку, на недовольную провинцию. Кадеты с самого начала знали, что до борьбы дело не дойдет и им не придется серьезно компрометировать в глазах правящих свою "ответственную" и "государственную" репутацию; в качестве же громоотвода для простоватой "радикальной" провинции всегда останутся октябристы, не желающие бастовать... против самих себя.
В этом положении кадеты себя чувствовали почти превосходно. Но не надолго: либеральную музыку испортили социал-демократы. Отнюдь не считая, будто Дума явится ареной решающей борьбы, рабочие депутаты отнеслись, однако, и к думской борьбе со всей серьезностью и решительностью честных и мужественных политиков. В Думе и в печати указывалось, что, выступая за свободу думского слова, социал-демократы тем самым боролись за общий интерес. Это бесспорно. Но не случайно ведь жребий, брошенный г. Маклаковым, пал на Чхеидзе, на лидера думской социал-демократии. И когда буржуазные партии, в твердой надежде, что на них маклаковский жребий не падет, решили, как ни в чем не бывало, приступить к "беседам по бюджету", - именно к "беседам", как выразился позже г. Милюков! - тогда социал-демократы заявили: "Нет, на это мы не пойдем. Мирно беседовать о бюджете с петлей на шее, иметь собеседниками министров, которые держат конец этой петли в руке, - нет, на это мы не согласны! И против этой вашей беседы, сотканной из лицемерия и раболепия, мы будем протестовать всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами!".
Кадеты отшатнулись от группы, которая политические обязательства понимает всерьез. Трудовики, уже подвергшиеся воздействию политического подъема в городах, честно поддержали представителей пролетариата. И 22 апреля разыгрались в Думе события, которые навсегда войдут в историю русского парламентаризма. Когда г. Горемыкин*252 появился пред вернопреданной Думой, чтоб изложить ей свой способ облагодетельствования России; когда каждый из патриотов вложил в рот жирный палец почтительности, - крайняя левая встретила министра-президента международной музыкой обструкции и криками: "Свободу слова депутатам!".
Весь в поту гофмейстер Родзянко, "вяще изломившись", извинялся перед его высокопревосходительством и грозил крайней левой всеми председательскими громами. Когда это не подействовало, Родзянко решил совершить массовое исключение левых депутатов, - единственный в своем роде парламентский локаут. Всего месяц перед тем петербургские заводчики подвергли экономическому локауту несколько десятков тысяч рабочих за стачку протеста. Что мудреного, если октябристский председатель додумался подвергнуть парламентскому локауту рабочих депутатов за обструкцию негодования. Октябристы, которые только что уклонились от участия в бюджетной стачке, охотно поддержали бюджетный локаут. Прогрессисты - те самые, что вносили предложение о депутатской неприкосновенности - голосовали за исключение 21 депутата. А кадеты? Кадеты воздержались. Они сохранили за собой право зубоскалить задним числом по адресу переусердствовавшего Родзянки, но когда крайняя левая изгонялась из Думы на 15 заседаний, на все время важнейших бюджетных прений, кадеты не возмутились, не протестовали, нет, - они воздержались. Кары налагались по наказу, сочиненному одним из Маклаковых, - не тем, а их кадетским Маклаковым. И эти кары, как оправдывалась "Речь", "автоматически должны были следовать за обструкцией". Что значит автоматически? Лишь то, что бюджетолюбивое большинство неизбежно должно было принять насильственные меры против справедливо возмущенного левого крыла. Но при чем же здесь оппозиция? Что могло кадетов толкать к молчаливому одобрению репрессий, кроме бескорыстного подхалимства? И далее. Если Родзянко не удовольствовался исключением обструкционеров на один день; если изгнанием их на 15 заседаний он хотел сказать, что последние отголоски мощной речи Горемыкина должны замереть в Таврическом дворце, прежде чем через порог его смогут снова переступить дерзновенные, - то почему обязаны были с этим чудовищным избытком раболепия мириться кадеты? Что вынуждало их? Ничто, кроме сервилизма (лакейства), - стремления напомнить сферам, что они, кадеты, - партия порядка. А в то же время для своей радикальной галерки они писали, что в сферах насмерть перепугались кадетской бюджетной тактики, и что там уже "шли предварительные разговоры" о роспуске Думы (сам Милюков подслушал у замочной скважины!). Но дорогу кадетам перебежали социал-демократы: они испугали прогрессистов, они ожесточили сердце октябристов, - и таким образом обеспечили правительству бюджет. Но кто же угрожал бюджету? Все те же октябристы. Отказавшись наотрез от демонстративной отсрочки обсуждения бюджета, они готовы были будто бы голосовать против самого бюджета или против его решающих составных частей. Это ли не чудеса в решете? А в сферах уже бессарабский цыган закидывал медный пятак на орла или решетку: распускать Думу или погодить. Если за два дня перед этим кадеты жаловались, что именно октябристы не позволили им приступить к серьезной бюджетной борьбе, то теперь вдруг оказалось, что социал-демократы помешали им совместно с октябристами нанести бюджету сокрушающий удар. А между тем сами кадеты до последнего момента колебались: голосовать ли им за бюджет в целом или против бюджета. Только мужественное поведение крайней левой; только огромное впечатление, произведенное обструкцией в стране; только брезгливое возмущение, вызванное во всех порядочных людях трусливо-предательскими маневрами кадетов, заставили эту партию впервые голосовать против перехода к постатейному чтению бюджета. Но увы! - на фоне только что учиненного парламентского локаута это выступление превратилось в бессильный полупокаянный жест отступника, который завтра же готов начать порочный круг своей политики сначала.
Кадеты сами позаботились о том, чтоб облегчить демократии политические выводы из событий. "В сравнительно малых размерах, - писала "Речь" после Родзянкина локаута, - перед нами, в сущности, прошло за три последние дня повторение того же, что случилось за три последние месяца 1905 г.". Сперва - общие совместные действия демократии и либерализма. Затем - изолированные действия пролетариата. "А в результате - декабрьские дни и разгром общего освободительного дела".
Девять лет почти кадеты имели для размышления, но неизреченная либеральная ограниченность до сих пор не позволила им понять, что декабрьские события с железной необходимостью вытекали из октябрьских. Никто не властен был убрать с общественной арены только что пробужденные народные массы, те самые, что привели к октябрьскому манифесту, а следовательно, никто не в силах был предупредить конфликт. Если б социал-демократия и юркнула в политическую подворотню, она не предупредила бы декабрьских событий, себя же покрыла бы бесславием, - т.-е. сделала бы то, что сделал либерализм.
Но между декабрем 1905 г. и 22 апреля 1914 г. есть еще одна историческая дата, о которой так уместно вспомнить в связи с покушением на Чхеидзе: это - начало июня 1907 г., последние дни второй Государственной Думы. Когда Столыпину для целей государственного переворота понадобилось судебное жертвоприношение, и он закинул аркан на всю социал-демократическую фракцию, - кадеты, руководящая партия второй Думы, не поднялись в негодующем протесте, не отшвырнули чудовищного требования, а почтительно просили разрешить им заняться этим "вопросом" в комиссии. В заседании же Думы они предлагали обсуждать - с арканом на шее - законопроект по судебной реформе.
Три исторические даты - три разные эпохи, - но кадеты во всех случаях остаются верны себе. Становится ли социал-демократия на передовые позиции, готовая разделить судьбу народных масс в поражении, как и в победе, - так было в декабре 1905 г.; является ли социал-демократия обреченной жертвой контрреволюционного заговора, - так было в июне 1907 г.; берет ли социал-демократия на себя инициативу решительной парламентской борьбы за элементарные права народного представителя, - так было 22 апреля, - кадеты всегда и неизменно отделяются в решительный момент: с тупым высокомерием глядят они со стороны, когда демократия в декабре принимает на себя последствия октябрьской полупобеды; шуточками о "левом осле", прибаутками о "красной тряпке" провожают они на каторгу рабочих депутатов; наконец, они умывают руки водой парламентской невинности, когда преторьянцы 3 июня изгоняют из Таврического дворца представителей трудящихся масс.
Русский либерализм антидемократичен в самой своей сердцевине. Не только для пролетариата, но и для демократии строить свои расчеты на сотрудничестве с ним, значило бы строить свое здание на песке. Оценку свою политические шаги социал-демократии находят не в поведении либерализма, а в том, содействуют ли они пробуждению и сплочению масс и освобождению жизнеспособных элементов буржуазной демократии из-под принижающего влияния кадетизма.
С этой точки зрения социал-демократия имеет все права отметить в своем календаре большим красным крестом 22 апреля - день рабочей печати, думской обструкции и думского локаута.
"Борьба" N 5,
16 мая 1914 г.
*248 Малиновский, Р. В. - рабочий. В 1901 - 1902 г.г. сближается с с.-д. кругами. В 1906 - 1910 г.г. состоял секретарем союза рабочих металлистов. 13 мая 1910 г. был арестован в Москве и на допросе заявил о своем желании давать сведения охранке. Освобожденный 23 мая 1910 г., он становится агентом охранки и начинает свою провокаторскую деятельность. На Пражской конференции 1912 г. Малиновский был избран в Центральный Комитет партии и намечен кандидатом в четвертую Думу от Московской губ. В Думе Малиновский возглавляет большевистскую "шестерку" и произносит речи (частью написанные для него за границей), имевшие огромный успех. В мае 1914 г. начинают распространяться упорные слухи о провокаторстве Малиновского. По требованию департамента полиции, выдавшего ему 6.000 руб., Малиновский слагает с себя депутатские полномочия и уезжает за границу. В 1914 г. Малиновский пошел на войну, попал в плен и вел среди военнопленных большевистскую агитацию. После Октября он вернулся в Россию, сам явился с повинной и по приговору военного революционного трибунала был расстрелян.
*249 Маклаков, Н. А. - брат известного кадета В. А. Маклакова, начал свою политическую карьеру с должности податного инспектора в Суздале. Позже служил в министерстве финансов. В 1909 г. назначен черниговским губернатором; успешно подтасовывал в своей губернии выборы в четвертую Думу, доставив этим полную победу реакционерам. В декабре 1912 г. Маклаков был назначен министром внутренних дел. В январе 1915 г. назначен членом Государственного Совета, а в июне 1915 г. уволен от должности министра.
*250 Статья 129:
"Виновный в произнесении или чтении публично речи или сочинения, или в распространении или публичном выставлении сочинения, или изображения, возбуждающих:
1. к учинению бунтовщического или изменнического деяния;
2. к ниспровержению существующего в государстве общественного строя;
3. к неповиновению или к противодействию закону, или обязательному постановлению, или законному распоряжению;
4. к учинению тяжкого, кроме указанных выше, преступления, наказывается:
за возбуждение, пунктами первым или вторым сей статьи предусмотренное, - ссылкою на поселение;
за возбуждение пунктами третьим или четвертым сей статьи предусмотренное, - заключением в исправительном доме на срок не свыше трех лет,
Если:
1. виновный возбуждал действовать способом, опасным для жизни многих лиц;
2. последствием возбуждения было учинение тяжкого преступления, то виновный, если не подлежит более строгому наказанию, как соучастник учиненного преступного деяния, наказывается:
за возбуждение, пунктами первым или вторым первой части сей статьи предусмотренное, - каторгою, на срок не свыше восьми лет; за возбуждение, пунктами третьим или четвертым первой части сей статьи предусмотренное, - заключением в исправительном доме".
*251 Лев Гурьев - в 1905 г. был назначен Витте редактором правительственной газеты "Русское государство". Позже Гурьев был одним из соредакторов столыпинской "России". Гурьев был литературным секретарем Витте.
*252 Горемыкин, И. Л. - видный деятель царского режима. Занимал разные должности в министерстве внутренних дел еще в 80 - 90-х г.г. В 1891 г. Горемыкин - товарищ министра юстиции, а в 1895 г. - министр внутренних дел. На посту министра Горемыкин во всем продолжал политику прежних министров периода реакции Александра III. В конце 1899 г. он уходит в отставку и назначается членом Государственного Совета. Снова возвращается к власти в апреле 1906 г., заменив Витте на посту председателя совета министров. Новое министерство Горемыкина немедленно вступило на путь реакции. Одновременно с роспуском первой Думы получил отставку и Горемыкин, уступив свое место Столыпину. В 3-й раз пришел к власти, правда, не надолго, в 1915 г., как председатель совета министров.